"Прощание с матёрой"
Сцена на кладбище
(...)Богодул, баламутя деревню, отстал, и старухи ворвались на кладбище одни.
Те, кого Богодул называл чертями, уже доканчивали своё дело, стаскивая спиленные тумбочки, оградки и кресты в кучу, чтобы сжечь их одним огнём. Здоровенный, как медведь, мужик в зелёной брезентовой куртке и таких же штанах, шагая по могилам, нёс в охапке ветхие деревянные надгробья, когда Дарья, из последних сил вырвавшись вперёд, ожгла его сбоку по рукеподобранной палкой. Удар был слабым, но мужик от растерянности уронил на землю свою работу и опешил:
- Ты чего, ты чего, бабка?!
- А ну-ка марш отседова, нечистая сила! - задыхаясь от страха и ярости, закричала Дарья и снова замахнулась палкой. Мужик отскочил.
- Но-но, бабка. Ты это... ты руки не распускай. Я тебе их свяжу. Ты... вы... - Он полоснул большими ржавыми глазами по старухам. - Вы откуда здесь взялись? Из могилок, что ли?
- Марш - кому говорят! - приступом шла на мужика Дарья. Он пятился, ошеломлённый её страшным, на всё готовым видом. - Чтоб счас же тебя тут не было, поганая твоя душы! Могилы зорить... - Дарья взвыла. - А ты их тут хоронил? Отец, мать у тебя тут лежат? Ребята лежат? Не было утебя, поганца, отца с матерью. Ты не человек. У какого человека духу хватит?! - Она взглянула на собранные, сбросанные как попало кресты и тумбочки и ещё тошней того взвыла. - О-о-о! Разрази ты его, Господь, на этом свете, непожалей. Не пожалей! Не-ет, - кинулась она опять на мужика. - Ты отсель так не уйдёшь. Ты ответишь. Ты пред миром ответишь.
- Да отцепись ты, бабка! - взревел мужик. - Ответишь. Мне приказали - я делаю. Нужны мне ваши покойники.
- Кто приказал? Кто приказал? - бочком подскочила к нему Сима, не выпуская Колькиной ручонки. Мальчишка, всхлипывая, тянул её назад, подальше от громадного разъярённого дяди, и Сима, поддаваясь ему, отступая, продолжала выкрикивать: - Для вас святого места на земле не осталось! Ироды!
На шум из кустов вышел второй мужик - этот поменьше, помоложе и поаккуратней, но тоже оглоблей не свернёшь и тоже в зелёной брезентовой спецовке, - вышел с топором в руке и, остановившись, прищурился.
- Ты посмотри, - обрадовался ему медведь. - Наскочили, понимаешь. Палками машут.
- В чём дело, граждане затопляемые? - важно спросил второй мужик. - Мы санитарная бригада, ведём отчистку территории. По распоряжению санэпидстанции.
Непонятное слово показалось Настасье издевательским.
- Какой ишо сам-аспид-стансыи? - сейчас же вздёрнулась она. - Над старухами измываться! Сам ты аспид! Обои вы аспиды ненасытные! Кары на вас нету. И ты меня топором не пужай. Не пужая, брось топор.
- Ну, оказия! - Мужик воткнул топор в стоящую рядом сосну.
- И не щуренься. Ишь, прищуренил разбойничьи свои глаза. Ты на нас прямо гляди. Чё натворили, аспиды?
- Чё натворили?! Чё натворили?! - подхватив, заголосила, Дарья. Сиротливые, оголённые могилы, сведённые в одинаково немые холмики, на которые она смотрела в горячечной муке, пытаясь осознать содеянное и всё больше помрачаясь от него, вновь подхлестнули её своим обезображенным видом. Не помня себя,Дарья бросилась опять с палкой на "медведя", бывшего ближе, но он перехватил и выдернул палку. Дарья упала на колени. У неё недостало сил сразу подняться, но она слышала, как истошно кричала Сима и кричал мальчишка, как в ответ кричали что-то мужики, потом крик, подхваченный многими голосами, разросся, распахнулся; кто-то подхватил её, помогая встать на ноги, и Дарья увидела, что из деревни прибежал народ.(...)
- Чё с имя разговаривать - порешить их за это тут же. Место самое подходящее.
- Чтоб знали, нехристи.
- Зачем место поганить? В Ангару их.
- И руки не отсохли. Откуль такие берутся?
- Как морковку дёргали... Это ж подумать надо!
- Освободить от их землю. Она спасибо скажет.
 
Разговор Дарьи и Андрея
- (...)Знала бы ты, бабушка, каких машин понастроили. Тебе и в голову не придёт, что они могут делать. Теперь уж не осталось такого производства, чтоб самому упираться. Где ему надсадиться-то? Не то ты, бабушка, говоришь. Ты мне про старого человека говоришь, который сто лет назад жил.
Дарья недовольно обернулась от чугунков и выпрямилась.
- Я знаю, про чё говорю. Сто годов... Сто-то годов назад  в спокое, поди-ка, жили. Я про тебя, про вас толкую тебе, как щас. Пуп вы щас не надрываете - чё говорить! Его-то вы берегёте. А что душу свою потратили - вам и дела нету. Ты хошь слыхал, что у его, у человека-то, душа есть?
Андрей улыбнулся:
- Есть, говорят, такая.
- Не надсмехайся, есть. Это вы приучили себя, что ежли видом не видать, ежли пощупать нельзя, дак и нету. В ком душа, в том и Бог, парень. И хошь не верь - изневерься ты, а он в тебе же и есть. Не в небе. А боле того - человека в тебе держит. Чтоб человеком ты родился и человеком остался. Благость в себе имел. А кто душу вытравил, тот не человек, не-е-ет! На чё угодно такой пойдёт, не оглянётся. Ну дак без её-то легче. Налегке устремились. Чё хочу, то и ворочу. Никто в тебе не заноет, никто не заболит. Не спросит никто. Ты говоришь, машины. Машины на вас работают. Но-но. Давно уж не оне на вас, а вы на их работаете - не вижу я, ли чё ли! А на их мно-ого чего надо! Это не конь, что овса кинул да на выпас пустил. Оне с вас все жилы вытянут, а землю изнахратят, оне на это мастаки. Вон как скоро бегают да много загребают. Вам и дивля, то и подавай. Вы за имя и тянетесь. Оне от вас - вы за имя вдогоню. Догонили, не догонили те машины, другие сотворили. Эти, новые, ещё похлеще. Вам тошней того припускать надо, чтоб не отстать. Уж не до себя, не до человека... себя вы и вовсе скоро растеряете по дороге. Чё, чтоб быстро нестись, оставите, остальное не надо. И в ранешное время робили, не сидели руки в укладку, дак ить робили в спокое, а не так. Щас всё бегом. И на работу, и за стол - никуды время нету. Это чё на белом свете деется! Ребятёнка и того бегм рожают. А он, ребятёнок, не успел родиться, ишо на ноги не встал, одного слова не сказал, а уж запыхался. Куды, на што он такой годится? - Дарья прервалась ненадолго, выствляя на пол, рядом с ведром, варённую с утра для коровы картошку, и продолжала: - Я на отца твоего погляжу. Рази он до моих годов дотянет? Дак это ишо Матёра, туут потишей, подика, будет. В городе-то я была, посмотрела - ой, сколь их бежит! Как муравьёв, как мошки! Взадь - вперёд, Взадь-вперёд! Прямо непроворот. Друг дружку толкают, обгоняют... Упаси Бог! Глядишь и думаешь: это где же земли набраться, чтоб их всех опосле захоронить? Никакой земли не хватит. И ты туды же: галопом в одну сторону поскакал, огляделся, не огляделся - в другу-у-ю. Чтоб, не дай Господь, не остановиться на месте. Громоток там, ишь, поболе, громоток тебе понадобился.
- Да что ты говоришь-то, бабушка? Галопом, бегом... Живём, и всё. Кто как может, так и живёт. - Андреё стоял в дверях в куть и , удивлённый словами Дарьи, смотрел на неё внимательно и насмешливо.
- Живёте... Живёте ежли глянется. Я вам не указ. Мы своё отстрадовали. Только и ты, и ты, Андрюшка, помянешь опосле меня, как из сил выбьешься. Куды, скажешь, торопился, чё сумел сделать? А то и сумел, что жару0пару подбавлял округ себя. Живите... Она, жизнь ваша, ишь какие подати берёт: Матёру ей подавай, оголодала она. Одну ей бы только Матёру?! Схапает, помырчит-пофырчит и ишо сильней того затребует. Опять давай. А куда деться: будете давать. Иначе вам пропаловка. Вы её из вожжей отпустили, теперь её не остановишь. Пеняйте на себя.(...)